Светлана Крюкова – поэт, эссеист. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького. Автор пьесы «Жизнь несовершенного вида» (2016 – 2017 гг.), стихотворной книги «Интерактивное небо» (2018). Лауреат премии Литературного института им. А. М. Горького «Новые имена – 2019». Лонг-лист Всероссийской литературно-критической премии «Неистовый Виссарион» 2020. Стихи, переводы, эссе публиковались в альманахах: «Пятью пять», «День поэзии – XXI век» (2006 – 2017 гг.), «День поэзии – XXI век. 2018 – 2019 год»; «Литературная газета» (2019 – 2021 гг.); журналах: «Арион» (2010 г.), «Плавучий мост» (2019, 2020, 2022 гг.), и др.

«Поэзия Светланы Крюковой афористична и парадоксальна, она стремится к предельной лаконичности, в её стихах от одной до нескольких строк (несмотря на кажущуюся порою эффектную игру слов), сосредоточена серьёзная энергия смыслов, интеллектуальных подтекстов, реминисценций, личного опыта, сталкивающихся больших психологических и эмоциональных драм…»

«Светлана Крюкова – чрезвычайно талантлива. За некоторыми ее строками чувствуется дыхание чего-то поистине грандиозного. Подлинного бытия. Впору вспомнить о «священном ужасе».
С энергиями, которые бушуют в ее стихах и которые, конечно, принадлежат не ей, существуют помимо нее, с этими энергиями бытия трудно, а скорее невозможно справляться. Именно поэтому Светлана Крюкова – чрезвычайно неровна, и амплитуда ее «метаний» – от чего-то близкого к гениальности до детской беспомощности.
И тут особенно уместно «судить поэта по его удачам». Впору как раз удивляться и радоваться тому, что эти удачи случаются. Потому что эти удачи – как раз то самое чудо осуществления «невозможного».

«… пример сотворения суверенного метафорического мирокосма: внутреннего универсума, в котором процессы, происходящие в душе автора, аналогичны глобальным вселенским процессам…»

Когда в поэзии – тем более, в нынешней, усреднённой, как всё современное, – возникает такое необычное и даже странное явление как Светлана Крюкова, хочется понять, найти истоки этой необычности и странности.
Это поразительное сочетание в её стихах абсолютных и зримо фактурных реалий мира с прорывом в иные, неведанные и часто непонятные пространства, переводимые автором на незнакомый и новый поэтический язык, который кому-то наверняка покажется вызывающе непоэтическим. Читатель как будто в некой машине пространства и времени, часто даже в пределах одного и того же стихотворения, перемещается из глубин микромира в безмерность макромира, либо наоборот, из ледяного космоса макромира попадает в плотную ткань микромира. Столь же стремительно меняется и язык этих пространственных перемещений и переходов, язык, который можно определить блоковским оксюмороном как «жар холодных числ». Её главный приём – метафора, сложный образ. В каждом её верлибре не только спрессованные метафорические ряды, но и логически жёстко выстроенные цепочки смыслов, в которых нет места банальностям и пустотам.
Светлана Крюкова постоянно в поиске новых открытий, в её творчестве преобладает рациональное начало, метод исследователя, путём алгебры приближающегося к озарениям поэзии.

Мы видим, сколь объёмно и зримо многомерное, словно расширяющаяся Вселенная, пространство этой восьмистрочной миниатюры – от росинки в траве до солнца, от гибельной капли дейтерия до счастья, от подсолнуха Ван-Гога до туманности Кольцо, от необъятной пространственно-временной бесконечности миров до нано-вселенной…
И над всем этим переживаемый экзистенциональный трагизм человека, на новом витке истории зеркально повторяющий паскалевскую тревогу и беспокойство: «Не свести к одному богу моих сомнений». Тут уместно вспомнить слова Ю. Тынянова, писавшего когда-то о том, что «Хлебников – единственный наш поэт-эпик XX века. Его лирические малые вещи – это тот же почерк бабочки, внезапные, «бесконечные», продолженные вдаль записки, наблюдения, которые войдут в эпос – или сами, или их родственники». Следует признать, что стихи Светланы Крюковой, её «лирические малые вещи» (а она в основном является поэтом малых форм), – также «войдут в эпос» нашего века. Удивительна и неявная, но символическая перекличка двух таких разных, но в «поэтической системе Лобачевского» (Ю. Тынянов) близких поэтов, двух пересекающихся параллельных.

Так, В. Хлебников пишет:

В стихотворении С. Крюковой «День бабочек» читаем:

Неизвестно, в историческом времени микро-и макромира «один пиксель пустоты» – это много или мало, но, как видим, в поэтической системе от поэта до поэта, как от крыла до крыла бабочки, порою действительно всего «один пиксель пустоты» …
Можно сказать, что стихи Светланы Крюковой своего рода поэтическая фантастика, антиутопия, новая мифология современного мира. Импульсы её сюжетов каждый может домысливать и дорисовывать сам, подбирать к ним собственный словарь, как подбирала его эпоха Андрея Вознесенского, называя новых технократических зверей нового времени синхрофазотронами. Но над всем этим наступающим и радостно приветствуемым будущим атомным апокалипсисом у Вознесенского уже была пророческая трагическая «тень птицы», быть может, последней птицы на Земле…
Поэзия Светланы Крюковой афористична и парадоксальна, она стремится к предельной лаконичности, в её стихах от одной до нескольких строк (несмотря на кажущуюся порою эффектную игру слов), сосредоточена серьёзная энергия смыслов, интеллектуальных подтекстов, реминисценций, личного опыта, сталкивающихся больших психологических и эмоциональных драм. Вот несколько образцов такой поэзии: однострочное стихотворение «Космос» – «Глубинное одиночество»; «Хирургическая оплошность» – «Кто-то забыл во мне огонь»; «Будущее» – «Мир без мембран, молитвы на арамейском»; «Время меня меняет, меня нет…»; «Рубленые лица глазами к небу – будто бы издревле, будто бы навсегда… Бог знает, когда ты перестаёшь молиться»; «Всего-то и нужно было: пройти, возрадоваться, возлюбить». Иногда строки Светланы Крюковой завораживают живой разговорной интонацией, словно есть в ней какая-то необъяснимая тайна:

Но за всеми парадоксами, культурологическими, книжными и земными образами, за всеми гроздьями метафор, за смешением семантических, лексических пластов всегда стоит некий знак предупреждения, знак тревоги, по которому проходит метафизическая граница, столь остро осязаемая Светланой Крюковой, словно посылающей своим творчеством человечеству сигнал опасности. Поэт предупреждает:

И тут снова уместно высказывание Ю. Тынянова о поэтике Хлебникова: «Все поэты, даже частично менявшие семантические системы, бывали объявляемы бессмысленными, а потом становились понятными – не сами по себе, а потому что читатели поднимались на их семантическую систему». Кстати, какой бы непривычной и перегруженной не казалась поэтика Светланы Крюковой, поэтесса всё-таки не теряет корневой связи с землёй, с первой реальностью, хранящей остатки тепла и человеческой памяти:

Светлана Крюкова знает, что «всё остальное несущественно». Иногда надо возвращаться к «маленькой родительской вселенной» в тёплый мир «замкнутых систем», иначе однажды можно не найти обратной дороги из «иной реальности» …
Считаю стихи Светлана Крюковой явлением в поэзии.

Примечание:
Геннадий Красников – поэт, эссеист, литературный критик, переводчик; доцент кафедры литературного мастерства Литературного института имени А. М. Горького.

Выход из лабиринта

1. Так мало лета! так много солнца. Человеку, привыкшему к московской серости яркое, жаркое солнце кажется невыносимым.
Фаэтон едва не сжёг Землю в эгоистическом порыве…

2. Сегодня вдруг захотелось сказать сидящей напротив паре, что они на редкость гармонично сочетаются. К счастью, здравомыслие взяло верх, бог судьбы и гармонии Аполлон не простил бы мне вмешательства.
Но что есть гармоничность и гармония? Аполлон, как бог прекрасной иллюзорности, скрывая за красотой истину, в итоге приводит идущего за ним в мир высших истин, где всё изначально гармонично и где-то даже просчитано. И это точно не арифметика, а высшая математика, включающая
в себя и интегральное исчисление. Скрытая высшая реальность просвечивает в искусстве, поэзии, где рождение света – первичный импульс. Изнутри.

3. Художественное произведение – состав предложений, имеющих начало и конец – текст, обязательным условием которого является наличие неповторимого второго плана. Ставил ли автор перед собой задачу или само выросло – не имеет значения, но он разрушает «текст» сознания читателя. Или не разрушает. Здесь как с пасхальными яйцами – не знаешь, какое разобьётся.
Автор ищет в читателе единомышленника – человека, говорящего с ним «на языке аллюзий и реминисценций», принадлежащих обоим в равной степени. Аллюзии и реминисценции и есть латентные произведения и формула замены вложена в их природу.
Скрытый смысл всегда представляет собой вызов. Аллюзии на прототип порождают интертекстуальный контекст, в то же время создавая подтекст произведения. Контекст перетекает в подтекст, связи между аллюзиями множатся, меняя общую картину как в калейдоскопе.
Внутритекстовые аллюзии и реминисценции несут в себе память первоисточников и являются интерактивными ссылками на другие тексты в глобальном корпусе текстов.

4. Художественное произведение как законченное эмоциональное и личностное высказывание со смысловым ядром и семантическими облаками внутренних образов является частью гипертекста, единицей культурной среды.
Культура и есть глобальный гипертекст, перетекающий из слова в жест, запечатлённый то в балете, то в скульптуре, то в живописи или наоборот – из жеста в слово – живая материя образов. Мы погружены в текст и генерируем его, каждый из нас творец слова, жеста – безликий и безымянный.
Деперсонализация автора заканчивается там, где начинается творчество.

5. Сегодня поэт встретился с вызовом времени: массовостью производства текстов, выдающих себя за стихи. Мухомор вроде бы гриб – яркий, но смертельно опасный. Это же можно сказать и о стихах. Интертекстуальность весьма изворотлива и всегда стремится выдать себя за оригинальность. Стилистическая имитация, стилизация и диалог текстов имеют схожую природу, но имитация имеет природу вторичности.
Зыбкая грань стилизации и диалога текстов становится чёткой границей, если «вычислить» сальдо двух текстов. Новизну. Приращение смысла может говорить о диалоге, нулевая сумма и отрицательные значения – о стилизации. Оригинальность произведения, обращающегося к культурной памяти, целиком зависит от идей, которые это произведение привносит в общечеловеческий контекст.

6. Цикл «Огненный столп» Николая Гумилёва, как и огненная дорожка в «Заблудившемся трамвае» – росчерк пера на папирусах Нила, камнях Рима – пример синкретической интертекстуальности: время сломалось, трамвай заблудился, но за всеми мостами, мистическими местами «ветер знакомый и сладкий» и «всадника длань в железной перчатке / и два копыта его коня». Железный век с его взбесившимся трамваем и вагоновожатым, потерявшим управление, обернулся незыблемостью железной воли и твердыней православия.
Новизна формы, сочетающаяся с идейной новизной, выводит стихотворение на уровень оригинальности. Кажется, что стихотворение «Заблудившийся трамвай» можно решать, как дифференциальное уравнение, оно буквально синтезируется из различных структурных элементов и становится «кристаллом», сквозь который брезжит будущее, поскольку именно оно является целью вглядывания в прошлое.

7. Интерференция образов «Заблудившегося трамвая» усложняет интерпретацию, но произведение не лишено обыденного смысла – герой летит сквозь пространство и время. За металлическими мостами медный всадник и длань в железной перчатке; металлическая лютня, топор. Это и Фаэтон, сын Феба (Аполлона – согласно божественной генеалогии по Овидию), сорвавшийся с небес. Это и «Медный всадник» Пушкина, и французская революция, и Блок с его «железным веком». Вычитывание стихотворения выводит и на «Капитанскую дочку» Пушкина, и на «Божественную комедию» Данте, и на корабль «Рембо» – аллюзии и реминисценции вписывают стихотворение в общечеловеческий контекст. Металл – метафора состояний человеческой души, следовательно, металл не только материал, но и духовное содержание человека, человечества. Металл и дерево – символы противоположных начал: жёсткости и мягкости. Уютный мещанский дощатый заборчик не защитит, не спасёт от железного века, лишь твердыня православия устоит – она и диахрония, и синхрония.
Странные субъектно-объектные взаимоотношения – я тот, чья голова в корзине, и я тот, который смотрит на неё со стороны – не что иное, как визионерство. В этом состоянии планетарий Вселенной, населённый зоологическими видами кажется свободным космическим братством, но это не внушает ни надежд, ни радости. Панихида и молебен о здравии не отменяют гибели, даже если за гибелью и следует воскрешение. «Навеки сердце угрюмо» от предчувствия неминуемой беды, окончательной развязки драмы дореволюционной России и поэта. Россия не может погибнуть, она найдёт свой путь возрождения через веру в Бога и наперсника божьего на Земле, в то время как поэт физически воскреснуть может только в произведениях.

8. Эволюция из прошлого в будущее – предмет интегральной поэзии, в которой сплавлены жанры, эпохи и используются приёмы, необходимые для создания объёмного, многомерного субъекта слова. Такое произведение практически обладает свободой и собственной волей, может менять мировоззрение читателя, оставаясь неизменным.

9. В стихотворении «Заблудившийся трамвай» Гумилёв вышел за границы известных жанров литературы, по сути – это произведение является стихотворением иного поколения, в котором пересекаются смыслы не отдельных слов, а облаков смыслов, что усложняет интерпретацию, но делает стихотворение энергоёмким.
Сегодня мы принимаем перемещение между «мирами» как нечто само собой разумеющееся, а в сущности «Заблудившийся трамвай» может быть первый гипертекст, многомерная Арена, где разыгрывается нечто большее, чем частная жизнь или житие одного народа…

10. Я всё думаю о судьбе и Аполлоне, о ярком августовском солнце Москвы, о той счастливой паре – Аполлон взял их на свою «колесницу», метро – всё тот же фаэтон нового поколения…
Что будет завтра, через сто лет, какие фаэтоны будут мчаться во Вселенной? Хочется верить, что гармония, Аполлон и любовь останутся…

Примечание:
Светлана Крюкова, поэт, литератор. Живёт в Москве.