Выход из лабиринта

1. Так мало лета! так много солнца. Человеку, привыкшему к московской серости яркое, жаркое солнце кажется невыносимым.
Фаэтон едва не сжёг Землю в эгоистическом порыве…

2. Сегодня вдруг захотелось сказать сидящей напротив паре, что они на редкость гармонично сочетаются. К счастью, здравомыслие взяло верх, бог судьбы и гармонии Аполлон не простил бы мне вмешательства.
Но что есть гармоничность и гармония? Аполлон, как бог прекрасной иллюзорности, скрывая за красотой истину, в итоге приводит идущего за ним в мир высших истин, где всё изначально гармонично и где-то даже просчитано. И это точно не арифметика, а высшая математика, включающая
в себя и интегральное исчисление. Скрытая высшая реальность просвечивает в искусстве, поэзии, где рождение света – первичный импульс. Изнутри.

3. Художественное произведение – состав предложений, имеющих начало и конец – текст, обязательным условием которого является наличие неповторимого второго плана. Ставил ли автор перед собой задачу или само выросло – не имеет значения, но он разрушает «текст» сознания читателя. Или не разрушает. Здесь как с пасхальными яйцами – не знаешь, какое разобьётся.
Автор ищет в читателе единомышленника – человека, говорящего с ним «на языке аллюзий и реминисценций», принадлежащих обоим в равной степени. Аллюзии и реминисценции и есть латентные произведения и формула замены вложена в их природу.
Скрытый смысл всегда представляет собой вызов. Аллюзии на прототип порождают интертекстуальный контекст, в то же время создавая подтекст произведения. Контекст перетекает в подтекст, связи между аллюзиями множатся, меняя общую картину как в калейдоскопе.
Внутритекстовые аллюзии и реминисценции несут в себе память первоисточников и являются интерактивными ссылками на другие тексты в глобальном корпусе текстов.

4. Художественное произведение как законченное эмоциональное и личностное высказывание со смысловым ядром и семантическими облаками внутренних образов является частью гипертекста, единицей культурной среды.
Культура и есть глобальный гипертекст, перетекающий из слова в жест, запечатлённый то в балете, то в скульптуре, то в живописи или наоборот – из жеста в слово – живая материя образов. Мы погружены в текст и генерируем его, каждый из нас творец слова, жеста – безликий и безымянный.
Деперсонализация автора заканчивается там, где начинается творчество.

5. Сегодня поэт встретился с вызовом времени: массовостью производства текстов, выдающих себя за стихи. Мухомор вроде бы гриб – яркий, но смертельно опасный. Это же можно сказать и о стихах. Интертекстуальность весьма изворотлива и всегда стремится выдать себя за оригинальность. Стилистическая имитация, стилизация и диалог текстов имеют схожую природу, но имитация имеет природу вторичности.
Зыбкая грань стилизации и диалога текстов становится чёткой границей, если «вычислить» сальдо двух текстов. Новизну. Приращение смысла может говорить о диалоге, нулевая сумма и отрицательные значения – о стилизации. Оригинальность произведения, обращающегося к культурной памяти, целиком зависит от идей, которые это произведение привносит в общечеловеческий контекст.

6. Цикл «Огненный столп» Николая Гумилёва, как и огненная дорожка в «Заблудившемся трамвае» – росчерк пера на папирусах Нила, камнях Рима – пример синкретической интертекстуальности: время сломалось, трамвай заблудился, но за всеми мостами, мистическими местами «ветер знакомый и сладкий» и «всадника длань в железной перчатке / и два копыта его коня». Железный век с его взбесившимся трамваем и вагоновожатым, потерявшим управление, обернулся незыблемостью железной воли и твердыней православия.
Новизна формы, сочетающаяся с идейной новизной, выводит стихотворение на уровень оригинальности. Кажется, что стихотворение «Заблудившийся трамвай» можно решать, как дифференциальное уравнение, оно буквально синтезируется из различных структурных элементов и становится «кристаллом», сквозь который брезжит будущее, поскольку именно оно является целью вглядывания в прошлое.

7. Интерференция образов «Заблудившегося трамвая» усложняет интерпретацию, но произведение не лишено обыденного смысла – герой летит сквозь пространство и время. За металлическими мостами медный всадник и длань в железной перчатке; металлическая лютня, топор. Это и Фаэтон, сын Феба (Аполлона – согласно божественной генеалогии по Овидию), сорвавшийся с небес. Это и «Медный всадник» Пушкина, и французская революция, и Блок с его «железным веком». Вычитывание стихотворения выводит и на «Капитанскую дочку» Пушкина, и на «Божественную комедию» Данте, и на корабль «Рембо» – аллюзии и реминисценции вписывают стихотворение в общечеловеческий контекст. Металл – метафора состояний человеческой души, следовательно, металл не только материал, но и духовное содержание человека, человечества. Металл и дерево – символы противоположных начал: жёсткости и мягкости. Уютный мещанский дощатый заборчик не защитит, не спасёт от железного века, лишь твердыня православия устоит – она и диахрония, и синхрония.
Странные субъектно-объектные взаимоотношения – я тот, чья голова в корзине, и я тот, который смотрит на неё со стороны – не что иное, как визионерство. В этом состоянии планетарий Вселенной, населённый зоологическими видами кажется свободным космическим братством, но это не внушает ни надежд, ни радости. Панихида и молебен о здравии не отменяют гибели, даже если за гибелью и следует воскрешение. «Навеки сердце угрюмо» от предчувствия неминуемой беды, окончательной развязки драмы дореволюционной России и поэта. Россия не может погибнуть, она найдёт свой путь возрождения через веру в Бога и наперсника божьего на Земле, в то время как поэт физически воскреснуть может только в произведениях.

8. Эволюция из прошлого в будущее – предмет интегральной поэзии, в которой сплавлены жанры, эпохи и используются приёмы, необходимые для создания объёмного, многомерного субъекта слова. Такое произведение практически обладает свободой и собственной волей, может менять мировоззрение читателя, оставаясь неизменным.

9. В стихотворении «Заблудившийся трамвай» Гумилёв вышел за границы известных жанров литературы, по сути – это произведение является стихотворением иного поколения, в котором пересекаются смыслы не отдельных слов, а облаков смыслов, что усложняет интерпретацию, но делает стихотворение энергоёмким.
Сегодня мы принимаем перемещение между «мирами» как нечто само собой разумеющееся, а в сущности «Заблудившийся трамвай» может быть первый гипертекст, многомерная Арена, где разыгрывается нечто большее, чем частная жизнь или житие одного народа…

10. Я всё думаю о судьбе и Аполлоне, о ярком августовском солнце Москвы, о той счастливой паре – Аполлон взял их на свою «колесницу», метро – всё тот же фаэтон нового поколения…
Что будет завтра, через сто лет, какие фаэтоны будут мчаться во Вселенной? Хочется верить, что гармония, Аполлон и любовь останутся…

Примечание:
Светлана Крюкова, поэт, литератор. Живёт в Москве.

Пустота пространства, неосязаемость времени, непостижимые правила существования — наша жизнь.

Создали нас или мы появились из ничего, есть некто высший или мы и есть то высшее, что до этого момента удалось проявить из себя небытию… именно небытию, как порождающей стихии. Но если небытие плодородно, как назвать его небытием?

Современная физика отрицает небытие как пустоту пространства. По Платону переход объекта в своё иное состояние доказывает существование небытия. Парменидом было отмечено, что описание отсутствия должно опираться на признаки несуществующего объекта описания — парадокс наличия отсутствия. Демокрит допустил существование небытия как некую пустоту, атомисты дали небытию пространство, протяжённость.

Современный человек осваивает пустоту, делает её ручной...

Импульс к действию идёт из не очень далёкого прошлого.

Начало двадцатого века… непостижимое время. Представители рабоче-крестьянской среды со своим громадьём планов по переустройству мира формировали идеи, далеко выходящее за горизонты возможностей человечества.

Мечтатели!

Грандиозность замыслов требовала иного отношения к миру, и появление таких фигур, как Александр Богданов (Малиновский), Николай Замятин, Алексей Гастев, было неизбежно. Из них впоследствии вырастут Джордж Оруэлл, Олдос Хаксли, Бёрджесс, Голдинг... Всемирно известные имена! А «Красную звезду» Богданова или «Мы» Замятина знает редкий читатель. Касаемо НОТ Гастева и «Тектологии» Богданова и вовсе говорить не приходится. Однако, НОТ взяла на вооружение Япония — не в этом ли секрет японского экономического чуда? Тектологию ценят в Германии…

 

«Располагать вещи в пространстве,

располагать их во времени, это — организация вещей»

Алексей Гастев.

Алексей Капитонович Гастев ещё и полузабытый поэт. Стихотворения в прозе, версэ — формы, без которых немыслима современная литература, вышли за свои границы в его произведениях и стали руководством к действию не одного поколения...

 

«Пусть несутся быстрее эти дни мучительного мирового нетерпенья.

Мы укрепим кран не на земле, а рядом с ней, магнитными токами укрепим его в эфире.

Вавилонским строителям через сто веков мы кричим: снова дышат огнём и дымом ваши порывы, железный жертвенник поднят за небо, гордый идол работы снова бушует.

Мы сдвинем, мы сдвинем нашу родину-землю…»

 

Чем не: «Дайте мне точку опоры...»

Возможно, так и должен чувствовать поэт, строитель новой Вавилонской башни, равный Богу человек труда, и… безбожник-революционер.

Если Николай Фёдоров со своим «Общим делом» появился как ответ «сверхчеловеку» Ницше и стал «импортозамещением» его идей, противопоставив общинность диктату эго, то Алексей Гастев выход вовне — в космос, к вселенскому всемогуществу и победу над небытием отдаёт человеку преображённому.

Стихотворение «Мы растём из железа» предвосхищает будущее, в котором человек трансформируется в видоизменённое существо, время которого ещё не пришло, но придёт непременно. Хорошо это или плохо, кто знает? Прогресс неостановим…

 

«Придут другие дни. Вы будете справлять ваш светлый праздник. Вы запоёте гимны вашему прогрессу.

Тогда-то к освещённым алтарям, блестящим и шумливым, придут нарушить праздник ваш — осенние, промокшие, изголодавшиеся наши тени…»

 

Выйти в пустоту, оживить её, придать ей смысл, осеменив её, — задача человека как вида, ничуть не меньше — вот что кипит в поэтике Гастева. И даже теория «стакана воды» по Гастеву не что иное, как нетерпение производить жизнь сейчас, немедленно!

 

Сбить ориентировку в пространстве.

Включить чувство времени.

Уронить на толпы мрак.

Плотина людей под плотину людей.

Сумасшедшие женщины, рожайте.

Рожайте немедленно, срочно…

 

Социальный утопизм – детище не только марксизма-ленинизма, это и всеединство Соловьёва и антисциентизм Фёдорова, но тот антисциентизм, из которого выросли трансгуманизм и иммортализм; то всеединство, из которого взошли идеи преображения человечества в Богочеловечество.

 

«Солнечная система должна быть обращена в хозяйственную силу» (Владимир Соловьёв).

Это уже совсем близко к высказыванию Савла: «Говорю вам тайну: не все мы умрём, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мёртвые воскреснут нетленными, а мы изменимся» (Апостол Павел).

«Россия спит столетие и вдруг начинает потягиваться и делает бунт...» — говорит Алексей Гастев.

 

Пусть несутся быстрее эти дни мучительного мирового нетерпенья.

Мы сдвинем, мы сдвинем нашу родину-землю.

Сам мир будет новой машиной, где космос впервые найдёт своё собственное сердце, своё биение.

Смотрите!

— Я стою среди них: станков, молотков, вагранок и горн и среди сотни товарищей.

В жилы льётся новая железная кровь. У меня самого вырастают стальные плечи и безмерно сильные руки.

Я слился с железом постройки.

Поднялся.

Выпираю плечами стропила, верхние балки, крышу.

Ноги мои ещё на земле, но голова выше здания.

Я ещё задыхаюсь от этих нечеловеческих усилий, а уже кричу:

— Слова прошу, товарищи, слова!

Железное эхо покрыло мои слова,

вся постройка дрожит нетерпением.

А я поднялся ещё выше, я уже наравне с трубами.

И не рассказ, не речь, а только одно, моё железное, я прокричу:

«Победим мы!»

 

Центон, собранный из строк произведений Алексея Гастева, — это же самостоятельное произведение! (центон авторский, - С.К.)

Энергия, бьющаяся в строках, предвосхищение будущих преобразований человека как вида и наличие веры в человека поражают. Нет различия между бытием и небытием (трансгуманизм и иммортализм). Рабочий, строитель стал силой, бросившей вызов онтологической пустоте, небытию. Перейти «ничто», посмотреть, что за ним, доказать, что Бога нет, а есть он, Человек, и ему, как планетарной силе, под силу «выключить солнце на полчаса» и разложить сознание на параллели – всё это дела будущего и, очень может быть, — не чрезмерно далёкого.

 

Об авторе: Светлана Крюкова — поэт, эссеист. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Автор пьесы «Жизнь несовершенного вида» (2016-2017 гг.), стихотворных книг «Интерактивное небо» (2018), «Это неОбо мне» (2023), «Под небом Древней Греции» (2023). Лауреат премии Литературного института им. А.М. Горького «Новые имена – 2019». Лонг-лист Всероссийской литературно-критической премии «Неистовый Виссарион» 2020. Стихи, переводы, эссе публиковались в альманахах: «Пятью пять», «День поэзии – XXI век» (2006 – 2017 гг.), «День поэзии – XXI век. 2018 – 2019 год»; «Литературная газета» (2019 – 2021 гг.); журналах: «Арион» (2010 г.), «Плавучий мост» (2019, 2020, 2022, 2023, 2024 гг.), и др.